Неточные совпадения
Один соловей проснулся, ударился о зеленый коленкоровый подбой клетки и затем начал неистово
метаться. За одним поднялись все, и начался бунт. Дед был
в ужасе.
Конечно, у нее еще был выход: отдать себя под покровительство волостного писаря, Дрозда или другого влиятельного лица, но она с
ужасом останавливалась перед этой перспективой и
в безвыходном отчаянии
металась по комнате, ломала себе руки и билась о стену головой. Этим начинался ее день и этим кончался. Ночью она видела страшные сны.
Ахилла был
в ужасе: он
метался то туда, то сюда, всех спрашивая...
Летом,
в жаркий день, Пушкарь рассказал Матвею о том, как горела венгерская деревня,
метались по улице охваченные
ужасом люди, овцы, мычали коровы
в хлевах, задыхаясь ядовитым дымом горящей соломы, скакали лошади, вырвавшись из стойл, выли собаки и кудахтали куры, а на русских солдат, лежавших
в кустах за деревней, бежал во тьме пылающий огнём человек.
Вот еще степной
ужас, особенно опасный
в летние жары, когда трава высохла до излома и довольно одной искры, чтобы степь вспыхнула и пламя на десятки верст неслось огненной стеной все сильнее и неотразимее, потому что при пожаре всегда начинается ураган. При первом запахе дыма табуны начинают
в тревоге
метаться и мчатся очертя голову от огня. Летит и птица. Бежит всякий зверь: и заяц, и волк, и лошадь — все
в общей куче.
Раздается треск, гром; я
в ужасе мечусь на постеле и наконец вскакиваю.
В зале третьего класса и на перроне царил
ужас. Станция была узловая, и всегда, даже ночью, были ожидающие поездов, — теперь все это бестолково
металось, лезло
в двери, топталось по дощатой платформе. Голосили бабы и откуда-то взявшиеся дети.
В стороне первого класса и помещения жандармов трещали выстрелы. Саша, несколько шагов пробежавший рядом с незнакомым мужиком, остановился и коротко крикнул Колесникову...
Как будто сразу из вагона выкачали весь воздух: так трудно стало дышать. Выросшее сердце распирало грудь, становилось поперек горла,
металось безумно — кричало
в ужасе своим кроваво-полным голосом. А глаза смотрели вниз на подрагивающий пол, а уши слушали, как все медленнее вертелись колеса — скользили — опять вертелись — и вдруг стали.
Увидав этого хронически преследовавшего врага, Егор Кожиён сейчас же от него бежал куда глаза глядят, но бык вдруг неожиданно опять появлялся перед ним впереди, и тогда Кожиён останавливался
в ужасе, трясяся, махал руками и кричал: «Тпружъ! тпружъ!» Если ему удавалось увернуться, то он бросался
в противоположную сторону, а как и там тоже появлялся тот же самый призрак его больного воображения, то шорник
метался по полям из стороны
в сторону до тех пор, пока где-нибудь бык его настигал, и тогда Кожиён старался уж только о том, чтобы пасть ему между рогами и обхватить руками его за шею.
Для Достоевского живая жизнь сама по себе совершенно чужда и непонятна, факт смерти уничтожает ее всю целиком. Если нет бессмертия, то жизнь — величайшая бессмыслица; это для него аксиома, против нее нечего даже и спорить. Для стареющего Тургенева весь мир полон веяния неизбежной смерти, душа его непрерывно
мечется в безмерном, мистическом
ужасе перед призраком смерти.
Лариса и Синтянина остались как окаменевшие: на них напал
ужас, а вбежавшая Глафира
металась впотьмах, наконец нащупала их платья и, схватись за них дрожащими руками, трепеща, глядела
в непроглядную темень, откуда опять было слышались шум, шаги и паденья.
А тот
в оркестре, что играл на трубе, уже носил, видимо,
в себе,
в своем мозгу,
в своих ушах, эту огромную молчаливую тень. Отрывистый и ломаный звук
метался, и прыгал, и бежал куда-то
в сторону от других — одинокий, дрожащий от
ужаса, безумный. И остальные звуки точно оглядывались на него; так неловко, спотыкаясь, падая и поднимаясь, бежали они разорванной толпою, слишком громкие, слишком веселые, слишком близкие к черным ущельям, где еще умирали, быть может, забытые и потерянные среди камней люди.
Я поднялся на руках, огляделся. Исчезла перегородка. И я увидел: Алеша лежит на спине, с пустыми, остановившимися глазами. А Хозяин его, как вывалившийся из гнезда гад, барахтается на полу возле кровати;
в ужасе барахтается, вьется и
мечется, чуя над собою недвижную силу Неведомого. Заражаясь, затрепетал и мой Хозяин. И я чувствовал, —
в судорогах своих он сейчас тоже выбросится на пол, а я с пустыми глазами повалюсь навзничь.
Хотелось перестать
метаться, свиться душою
в клубок, покорно лечь и
в неподвижном
ужасе чувствовать, что вот она, вот она над тобою, несвержимая владычица…